Надежда Калмыкова (оппонент):

- Мне не с чем сравнить – раньше я стихи Аркадия не слышала и не читала, поэтому о динамике развития его творчества совсем ничего не могу сказать. И поскольку способов разбора множество, я решила избрать такой – несколько слов сначала скажу об общем впечатлении. Я, конечно, все стихи разобрала, но подробнее остановлюсь на двух.

Хотя ни больших откровений, ни катарсиса со мной не произошло. И открытий, может, не было, но в стихах Аркадия я обнаружила очень важные для меня смысл и даже лучше – многослойность; целостность образной картины; иронию и самоиронию; ощущение современности. Автор адекватен времени, умен, с чувством юмора, владеет словом и очень метафоричен, что не может не радовать. Стихи не вымученные. Социальные стихи редко мне нравятся, поскольку давят на жалость или совесть, а здесь в большинстве эмоции вызываются опосредованно через детали. Хотя там, где автор еще не «переварил» событие или свои эмоции, есть досадная привязка к конкретному событию, которая не дает возникнуть ассоциациям, стать как бы соавтором.

Думаю, что подробнее можно рассмотреть стихотворение самое первое и короткое про немолодого поэта «Уже не секонд-хэнд…». Короткое легче анализировать.

Оно интересно начато как бы с полуслова, будто автор знает, что читатель тоже владеет всей полнотой информации, и они в одном информационном поле.

Смысл стихотворения из 8ми строчек удивительно многосложен. Здесь несколько смысловых уровней:

и событийный (кто-то позавидовал);

и внутреннее состояние героя, (осознающего себя поэтом);

и символический – вселенский (настоящий поэт своего рода тоже спаситель и может тоже вполне родиться под известной Звездой);

и есть взаимодействие всех смыслов на современном фоне. Когда я к этому стихотворению приступала, то не предполагала, что найдется так много всего.

Похоже, в этом стихотворении автору почти удалось осуществить цель поэзии, если верить литературоведам, и довольно непринужденно, по восстановлению целостности мира через метафорическое сопряжение тысячелетий с героем сегодняшним, Поэта со Спасителем.

Но в стихотворении достаточно и лирической неопределенности, чтобы читатель мог и себя поставить на место героя через ассоциации.

Есть в тексте и самоирония ( не будь я лысым..,. жаль, поздно разузнал об этом ) – не скучно читать.

Отчетливо просматривается сегодняшняя действительность ( секонд-хэнд ).

Кроме этого есть и сравнение пожилого героя-поэта с запоздавшей розовой завязью бабьим летом. Сложное понятие через простое.

Найдется и оригинальная современная рифма : third – сед.

 

Алексей Машевский:

- Это совсем не рифма.

 

Надежда Калмыкова:

- Да? А когда читал показалась рифмой.

 

Алексей Машевский: 

- Давайте зафиксируем этот момент и посмотрим, как он читал. Это важно. Дело в том, что слово «секонд-хенд» уже ассимилировано в нашем языке, а «third» – нет. И поэтому, когда он «секонд-хенд» сопрягает не известно с чем, то начинают выползать всевозможные неувязки. Приходится корежить английское слово, которое становится неизвестно чем, но русским при этом не становится. Не могу согласиться, что тут что-то гармонизировано, так же, как с «dear lady». Употребление иностранных слов в поэзии – целая большая наука. Когда Пушкин это делает, то понятно, что это – существующая практика повсеместного употребления языка и т.д., а здесь это проваливается, поскольку нет этой практики. Слово не ассимилировано. Появилось только искаженное английское слово, которое, увы, таковым и осталось. А если я пытаюсь его читать правильно, то нет рифмы. А главное, я не могу понять, что была за необходимость в этом английском слове. Какая дополнительная прелесть здесь появилась или смысл - непонятно. Это могло появиться только в том случае, если автор, проворачивая у себя в голове этимологию понятия «секонд-хэнд», идет от психологического посыла. Тогда это еще можно было бы развернуть, но тут этого нет. Автор выдал конечный продукт, к которому пришел, не нанизав его на какое-то мое предварительное ощущение. В тексте этого нет.

 

Надежда Калмыкова:

- Так, одна похвала снимается. Но зато, что довольно редко бывает, работает даже отдельное слово. Слово «разузнал» тут как точка пересечения многих смыслов и ассоциаций. Т.е. он не случайно узнал − он был в процессе поиска знания, понимания чего-то важного про себя. И разузнал.

У меня такое ощущение, что процессом написания этого стихотворения автор, если верить Баратынскому (болящий дух врачует песнопенье), врачует свои душевные раны запоздалого прихода в Поэзию.

 

Алексей Машевский: 

- К сожалению, вынужден опять вмешаться. Есть тонкая грань «об этом» узнают, а разузнают «это», к сожалению.

 

Надежда Калмыкова: 

- Да, похоже, что я так увлеклась радостью от находки, что как-то эту тонкость упустила.

Последнее впечатление об этом стихотворении, что слово и мысль рождают форму и содержание, а не предварительный сюжетный замысел.

К сожалению, я узнала, что следующее стихотворение «При незнакомом слове «каркаде»…уже подробно разбиралось в этой аудитории. Я просто взяла подряд два первых.

Ясно, что автор воспевает не прекрасное, а то к чему его влечет вдохновение. Поэтому описана мрачноватая картина. Но поскольку нет привязки к конкретному событию, если не считать мелочей; то возможны свои ассоциации и сопереживание герою. Такое соавторство в этом стихотворении возможно. Очень современное стихотворение – и лексикон и недоговоренности. Все поймут, кто такой Невзоров . Почти полная датировка. Именно в этом тексте лаконичными средствами, полуфразами автору удалось нарисовать почти полную картину нашей «перестройки» от начального периода информационного безумия, через бандитский беспредел, когда за ерунду убивают до сегодняшней безнаказанности, если есть деньги, можно и сшибить кого-то.

В одном коротком стихотворении Аркадий сопрягает два десятилетия. Понимаешь и динамику его развития – он показывает и изменение от брезгливого отношения к новому понятию «каркаде», до интереса и покупки этого чая. Понимаем и то, что материальное положение героя скромное (на распродаже …), что он дошел до цинизма, до отсутствия сочувствия ( сшиб какого-то разиню ). Мне понравилось, что такими лаконичными средствами, между прочим…

Мне эта тема совершенно не близка, может, поэтому я себе и заставила так внимательно…

 

Алексей Машевский: 

- Какая тема?

 

Надежда Калмыкова:

- Вот эта социальная. Я не люблю, когда тому, что на поверхности, всем известно нас толкают устыдиться, усовеститься…

 

Алексей Машевский:

- Вопрос на засыпку – в какой момент эта тема замкнулась в рамках социальности ?

На самом деле, это стихотворение почти состоялось. Оно не состоялось в самом финале. Почему? Сверхтемой этого стихотворения, конечно, не является политика. Оно началось так, как не началось первое, где автор не погрузил нас внутрь каких-то своих лексических или любых других внутренних рассуждений, своих обдумываний, и не дал психологическую мотивировку происходящему. На поверхности как бы пребывание человека в некой политической ситуации. А на самом деле, внутреннее ощупывание мира – где ты есть. И не важно, какой этот мир. И слово «своеобразный» чай очень хорошо. Оно сразу выражает речевую лексическую манеру, в данном случае Аркадия. Это понятно, узнается, это симпатично. Это одновременно и определение качества, но скорее, это отношение, которое я испытываю, приглядываясь к чему-то от меня несколько отстраненному. Тема стихотворения экзистенциальная – это контакт с миром, от которого я несколько отстранен. А мне предлагают вжиться в эти палатки, в этого «крокодила-каркаде», в дела с коллегами. То, что произошло убийство 8 лет назад – просто нормальное припоминание в ряду других диких и странных вещей, которые всегда были и будут странными. Но когда в конце, когда надо продолжать рассказывать, что с ним происходило и происходит, он замыкает ситуацию банальной дурацкой сценой, которая выводит все на поверхность и превращает просто в социальную тему. А ведь финал, где упоминается джип, который «сшиб какого-то разиню», в социальном плане ничего не добавляет – были уже убийства, не будешь же все варианты описывать. Что, собственно, Вы сделали? Вы обозначили эту внутреннюю тему приглядывания, прислушивания к жизни, когда Вы уподоблены рыбе, выброшенной на берег, которая должна хлебать этот каркаде и встраиваться в невероятные пищевые цепочки, в то, что называется бытием, которое совершенно для нас не предназначено. В конце нужно было найти какой-то момент прорыва, видения. А у Вас ничего нет. Вы будто взором скользнули и сказали: «ну, да ладно, вот еще и разиню сбили»… И все замкнулось в рамках поверхностного наблюдения и высказывания.

Стихотворение сломалось начиная со слов «домой плыла довольная душа», поскольку это уже – неправда. Это – не точно. Подумаешь – чай купил, и душа сразу без тела куда-то поплыла, будто сбили Вас. А ведь Вы уже дали нам знать, что попробовали этот чай, что у Вас есть опыт, знаете, что у него «своеобразный» вкус. Хорошо, Вы соединили начало с концом, но за всем этим миром, который Вас облепляет, что-то должно выявиться, но…Ничего не выявилось.

Стихотворение – только стартовая площадка для какого-то понимания. Этот прорыв в понимании должен произойти, если не происходит, то мы можем радоваться отдельным строчкам и словам типа «своеобразный», но стихотворение, к сожалению, свою задачу не выполняет.

 

Надежда Калмыкова:

- Теперь - о тех стихотворениях, что мне не понравились. Кажется, не отлежалось, не переварилось, поэтому не стало общественно интересным, если можно так выразиться, стихотворение «Голанские высоты». Самыми слабыми мне показались почти до боли знакомые идеологические мотивы, где Сирия плачется кому-то в жилетку. Отсылки к родной истории почему-то не убедили в этом контексте. И то, что Россия молит дать ей урожай, да еще почему-то под Воронежем… Будто весь текст написан для внутреннего употребления.

 

Алексей Машевский:

- А кто мне скажет, что значит фраза «Так под Воронежем Россия молила дать ей урожай»? Пусть автор ответит, когда и что под Воронежем просили. Мы занимаемся серьезным делом. Как только вы употребили не Краснодар, например, а именно Воронеж, то поднимаете целый смысловой пласт. В русской поэзии это слово несет огромную нагрузку ассоциаций, а поскольку Вы их не учитываете, то это нас отправляет не известно куда. Вы сами, того не желая, вдруг притягиваете к Голанским высотам Мандельштама. Потом я соображаю, что еще было под Воронежем – скорее, Курская битва. Тогда просто безумие начинается – я должен метафорически воспринимать Курскую битву, как просьбу об урожае. О каком может идти речь – об урожае мертвых что ли? Ваше зерно становится покойниками, о которых Россия почему-то просит под Воронежем… И все это как-то еще отправляется на Голанские высоты…Я погиб, я потерялся, я ничего не понимаю. Я потому об этом и начинаю думать, что не происходит сладкого мига опознавания. Если бы я сразу опознавал метафору, как работающую, действующую, то все было бы в порядке. Если я не опознаю образ, то мне ничего не остается, как путь истолкования. А в этом истолковании я теряюсь, поскольку возможна масса истолкований. Метафора не сгармонизирована.

 

Надежда Калмыкова:

- Еще у меня по этому тексту было недоумение. У Аркадия довольно гладко обстоят дела с размером, а тут концов совсем никак не могла прочитать, у автора это как-то получилось.

Короче говоря, читать было не скучно. Думаю, когда человек умен, он всегда будет развиваться и дальше писать лучше, чем сейчас, тем более, что с интересом слушает замечания.

 

Алексей Машевский:

- Слушаем Лену.

 

Лена Литвинцева: 

- Я думаю, Надежда не случайно стала говорить только о двух стихотворениях этой подборки, тем более, что одно из них уже хвалили в прошлом году. В остальном… Да, есть ум, но имеется серьезный недостаток вкуса. Во многих стихах присутствует ощутимый оттенок пошлости. Может это и вкусовщина, но мне не понравились эти стихи, и не было желания разбирать их серьезно. Насчет подхода к стихам – мне кажется, что эта некая игра в стихи, потеха, забава такая – для развлечения. Но в таком подходе есть положительный момент: чувствуется, что автор получает удовольствие от того, что он пишет, ему нравится. И эта радость может передаваться читателю в отдельных местах. Например, «Я просто родился поэтом под Вифлеемскою звездой». Тут хорошая рифма «хлеб ржаной – с сыном и женой ». При таком подходе, когда автор себя любит, ему хорошо, значит, у него нет никаких страхов. Он является естественным для самого себя. Я полагаю, что такие стихи могут понравиться человеку с аналогичным вкусом.

О чем тогда говорить – не знаю. О технических недостатках, которые тут очевидны? Тогда их тоже можно воспринимать, как естественные особенности. Эти сомнительные образы… «И кружат над помойкою чайки, как у койки больного врачи ». «Шрам украсил щеку шкафа »… Это – нелепица, не понимаю, о чем речь идет. Иногда после деепричастного оборота ставится точка, и вообще не понятно, что к чему: «На канал, утром твердый и хрупкий, водопад опрокинув чернил » И дальше не понятно, с кем Дед мороз раскурил трубку – с осенью или с этой дорогой… Местами вылезают детские эмоции, что, видимо, характерно для автора: «Попался бы мне тот гад, что начинал перестройку».

 

Алексей Машевский:

- Вы высказали тезис о пошлости. Это требует обоснования. Сначала расшифровать, что такое пошлость, потом, почему эти стихи такие. Как иначе об этом говорить?

 

Лена Литвинцева:

-Я не знаю, но стихотворение «Я Вас люблю, - говорю, - дорогая » на странице 3 или «Разрешите, dear lady, предложить стаканчик грога для согрева и настроя » на странице 5… Это можно просто чувствовать. Я не знаю, как это объяснить.

 

Алексей Машевский:

- Да, можно сидеть и чувствовать, но если мы об этом говорим, то надо, по крайней мере, выработать какой-то категориальный аппарат. Если мы что-то утверждаем, то аргументом должно быть не «я так чувствую» (хотя и это, конечно, может быть конечным экзистенциальным аргументом: «Я здесь стою и не могу иначе», но пока мы доберемся до этой экзистенциальной базы, еще много времени пройдет), а такое понятие, как пошлость в стихах кажется вполне возможно обосновать. Призываю всех, дающих определения, по возможности, за это отвечать.

Так что, Лена, Вы понимаете под этим? Я, например, часто говорю «лексическая пошлость », и могу объяснить, что это означает – человек не слышит, что одно слово с другим не употребимо в принципе. По большому счету пошлость - это, когда мы в одной ситуации ведем себя так, как надо вести себя в другой. Я бы хотел, чтобы Вы все же что-то нам сказали, и мы поняли, о чем идет речь. В противном случае все наши разговоры сводятся к высказываниям: «мне понравилось» или «мне не понравилось». Если мы что-то говорим, то должны объяснить, зачем это сказали и почему. Иначе это ничего не означает и говорить не надо.

 

Василий Ковалев:

- Мне кажется, я понимаю, о чем говорит Лена, и попробую объяснить, если она разрешит. Я понимаю, что пошлость – категория. Но можно назвать это не пошлостью, а например, развязностью. Лена привела конкретную строчку: «Вас люблю, - говорю,- дорогая ». Мне она тоже кажется развязной или пошлой. Попробую обосновать. Объяснение в любви – акт достаточно интимный, но стихи по форме своего социального бытования публичны, как Вы, Алексей Геннадьевич, часто говорите, и когда мы выносим это свое чувство, художественной логикой не подкрепленное, то тут-то и получается то, что получается.

 

Аркадий Ратнер: 

- Тут поспорю!

 

Надежда Калмыкова: 

- Так ведь в этом случае он не любит, а только слова говорит.

 

Алексей Машевский: 

- Друзья мои, давайте не устраивать итальянскую оперу – пусть закончит Василий, а если Аркадий хочет бодаться, то он или кто другой, по одному потом давайте.

 

Василий Ковалев:

- Сама организация материала здесь такова, что не предполагает обнаружения какого-то интимного чувства. Если это делать принципиально развязно и не целомудренно, то это не возведено в ранг приема, и это тоже не работает. Если это сделано умышленно, то я не понимаю причину этой развязности или пошлости – как ни назови. Есть и другие подобные места. Если узко сформулировать, что тут пошлого, то именно, как Вы сказали – человек в некой ситуации ведет себя так, как нужно вести в другой.

 

Алексей Машевский:

- Аркадий, ни при искреннем, ни при ложном объяснении мы никогда не говорим «Вас люблю». Мы говорим «я вас люблю », «я люблю », а так никогда!

 

Аркадий Ратнер:

- Слова «…душу ложью опять загубя » совсем не зря стоят. Василий разорвал фразу. Слова «ложь » и «опять » совсем не зря здесь стоят. Если хотите считать это сознательной пошлостью – считайте.

 

Алексей Машевский:

- Чем спасает вторая строчка?

 

Аркадий Ратнер:

- Она говорит об неискренности первой фразы, об игре.

 

Алексей Машевский:

- В первой фразе никакой игры нет, а есть директивное «Вас люблю». Эта фраза никогда не употребляется, это и есть лексическая пошлость. Поскольку начало фразы является именно лексической пошлостью (по-русски так не говорят!), то вторая строчка ничего уже не меняет. Ничего кроме плаката, который Вы выбросили, я не вижу. Если Вы хотите ввести нас в ситуацию, когда человек говорит одно, а при этом сомневается, переживает, мы вспоминаем сразу Баратынского «Притворной нежности не требуй от меня», или пушкинское «для бедной легковерной тени», когда он свое чувство с ужасом открывает, как лгущее. Но это открытие страстное и мучительное – изнутри. А что же делаете Вы?

 

Аркадий Ратнер:

- А тут нет открытия, тут заранее известно, что это – ложь.

 

Алексей Машевский:

- Так Вы пытаетесь дать нам инструкцию по обольщению? Как работает лирическое стихотворение? Оно ведь ни политикой не занимается, ни обольщением дам… Лирическое стихотворение всегда говорит только об одном: о неком экзистенциальном погружении души человека во что-то. Душа застает себя по любому поводу в чем-то. В частности, в языке, когда нечто выразимо только в такой форме, только так. И тогда только внутри этой формы нас посещает некое прозрение, открытие. А тут-то что? Зачем тогда писать? Вам потребовалась и осень, и каналы, и заволоченный край, чтобы нас перенести в ситуацию тоски, города. Вы хотите сказать, как эта лгущая душа одновременно тоскует и от этой тоски лжет. Так и напишите все это на полях. Это будет нисколько не меньше, чем все это стихотворение. Вы только все загрузили осенью с рогами, заволоченным краем, дедом Морозом, который курит трубу мира, водопадом опрокинутых чернил, ботаником с циником, ситцем, парчой… А ведь каждое это слово – целый смысловой комплекс, который за собой тянет черт знает что. В итоге у Вас начинается сплошная какофония - дед Мороз с рогатой осенью, в трубке у него, судя по всему, был гашиш, по меньшей мере… А вся тоска, о которой мы хотели сказать, куда-то улетучилась. Получилось, что из-за того, что с самого начала Вы точнейшим образом не подбирали форму фразы, которой пытались всё выразить, Вы эквивалентно не выходили на то чувство, которое как бы сопротивляется и противоречит словам. Известно с пушкинских времен и даже раньше, как такие стихи пишутся. В такого рода стихах вообще никогда и ничего не манифестируется, в частности, не манифестируется то, что я лгу. А выдает мою ложь как бы боковое интонационное касание: «Где муки?! Где любовь?!» Вот и всё. Это Пушкин говорит интонацией, а не сообщает тем, что прибил дощечку. Стихи ведь для того и существуют, чтобы не прибивать дощечек. Лирика – это как раз удивительный способ, не делая этого, рассказывать о том, что читатель чувствует непосредственно в волнении и речи. Дощечки прибиваются совершенно другим способом - в рамках научного исследования донжуанского поведения, например. Сознательно или нет, но Вы, имея намерение написать лирическое стихотворение на таком-то материале, нарушаете все законы построения лирического текста. А мы стоим, разинув рот, и не понимаем, с чем имеем дело. То ли специально тут для каламбура каждой твари по паре, то ли… почему?… Ведь умножение этих образов, когда Вы уже пошли по этому неведомому пути, оно ничего не добавляет, ничего не решает, оно только замусоривает ту изначальную интенцию, которая Вас вела, когда Вы хотели сказать вот это, а погребли под наслоениями всего этого. Отсюда и возникло ощущение той самой пошлости. Что делает пошляк? Он как бы начинает играть тем искренним чувством, как какой-то данностью, вещью. Тем, что как бы можно бросить на стол, потом забрать, сказать, потом отказаться… По сути дела, таким образом устроенные стихи так и играют, так и работают. И ничего тут не сделаешь. Мы существуем в рамках закона всемирного тяготения, сделать вид, что мы летаем, нельзя. Можно полететь, но учитывая этот закон, плюс добавляя к нему, скажем, закон Бернулли. И тогда – пожалуйста – летайте. Но не надо делать вид, что всемирного тяготения не существует. И бесполезно махать руками и делать всякие па, но от земли Вы не оторветесь. Вы настраиваетесь на доверие со стороны читателя, но никакие рогатые осени его не вызывают - ни психологического, ни лексического, ни эмоционального... никакого. Что вызывают они у меня? Я мучительно начинаю искать у осени рога и пытаться понять, что бы это значило. Любая метафора, любой образ не может существовать сам по себе. Он не просто для красоты. Это способ выявления какой-то внутренней сущности и структуры, которую я сразу же опознаю, как только Вы ее употребили.

 

Василий Ковалев:

- Там месяц с рогами…

 

Алексей Машевский:

- Месяц – ладно, но потом там будет «скотина». Почему с рогами? Скотина бывает разная, свинья тоже скотина. Но при ближайшем рассмотрении окажется, что он – скотина сам по себе, а рассуждение витает где-то само по себе.

Давайте, друзья, добавляйте. Может, кто-то нашел какие-то другие оттенки.

 

Александр Вергелис: 

- Попытаюсь реабилитировать эту осень с рогами. Есть такое выражение «уперся рогом». А если автор имеет в виду, что осень не хочет уступать своих позиций и упирается?

 

Алексей Машевский:

- Мы читаем «уперся рогом» как идиому, а рогами – не прочитываем никак. Это прочитывается, как некий странный образ. Надо же учитывать, как работают все эти дела.

 

Вадим Ямпольский:

- Аркадий в этом и сам признавался, когда звучала многострадальная строчка «Вас люблю, - говорю, - дорогая», /Душу ложью опять загубя …»… Если Вы изначально осознаете, что Ваше поведение ложно, то на этом едва ли можно писать стихи. Очень сложно пояснить эту мысль, но если Вы пишете о том, как кого-то обманули и это понимаете, это вряд ли будет держать стихи. Единственный вариант – это…

 

Алексей Машевский:

- Описывается-то тоска…

 

Вадим Ямпольский:

- К сожалению, должен констатировать, что не получается тоски. Я не могу говорить о пошлости – остановлюсь на техническом моменте. Стихи пишутся словами. К сожалению, без точного словоупотребления у Вас не получится описать то многообразие процессов и прорывов, которые у Вас происходят. Это всегда будет непреодолимым препятствием для выражения сущностных вещей. Тут уже отмечали Ваше неточное словоупотребление. Не говорят по-русски «Вас люблю…», «грубы из Горного выпускники…», «как выигрыш в лотерее…». У меня это вызывает отторжение.

 

Алексей Машевский:

- А я не понимаю, почему Вам не достаточно одного праха? Зачем еще, чтобы он был сравнен с выигрышем в лотерее? От этого сравнения ничего не усилится, ничего нового мы не поймем, мы только запутаемся. И еще по поводу Пирея и Борея. Борей – это северный ветер. Если представить себе границы Греции, то этот ветер вас может отнести только в открытое море, а не прижать к берегу.

 

Аркадий Ратнер: 

- Прошли Пирей, задул Борей…

 

Вадим Ямпольский:

- А написал еврей… Извините (смех в зале).

 

Алексей Машевский:

- Призываю всех пишущих хоть немножко представлять то, о чем пишете. Бог с ним, с Бореем! Но когда я читаю первую строчку: «Поэт при троне – не поэт», сразу не могу понять, куда попал: то ли это конец 18 века, где пишут оду, то ли… Тут говорилось о современности… Каких поэтов сейчас к какому трону допускают?! Их и в лакейскую не пустят. Да их просто нет! Вы с самого начала задаете образ, вызывающий такое внутреннее сопротивление, что я вынужден мучительно думать, какой там еще поэт, при каком еще троне?! Потом выясняется, что Вы начинаете залезать в ситуацию антики… Опять-таки, мы не можем работать так, будто до нас ничего не было. Как только моделируется некая римская ситуация: «Я и центурион Тирон …», невозможно не понимать, что хоть Бореем, хоть Зефиром нас прибило на территорию Бродского. Это означает, что эти стихи надо писать и читать с учетом того, что были «Письма к римскому другу». И когда я вижу, что здесь это никак не резонирует, я со смущением начинаю думать: может быть человек не читал Бродского или думает, что я его не читал? Это – смысловое, семантическое дело. Хотите или нет, Вы немедленно работаете в контексте. А в контексте это есть. И если Вы делаете вид, что этого нет, то это само по себе является смысловой фигурой. Я мучительно бьюсь и пытаюсь понять, что эта фигура означает. Оказывается – ничего. И тогда я не понимаю, почему это происходит в Риме, а не в каком-то Тмутараканске или Асгарде ? Я бы об этом не думал, если бы меня не заставлял это мучительно делать автор. Я не могу не думать, по какому поводу и зачем это умолчание. Начинаю со смущением думать – может это против Бродского написано? Боюсь – Аркадий не писал против Бродского. Он нас отправляет по ложному семантическому пути. Зачем?

 

Аркадий Ратнер:

- Я это просто писал без учета Бродского…

 

Алексей Машевский:

- Почему Вы пишете без учета Бродского? Вы пытаетесь в свою лодку кого-то посадить, как-то ее нагрузить, но Вы ею не управляете. Снасти болтаются. Вы должны были обозначить, причем тут «Письма римскому другу».

 

Александр Вергелис:

– Слова «центурион» и «таверна» в одной строфе – это слова из «Писем римскому другу».

 

Алексей Машевский:

- Надо просто грамотно работать с контекстом – а этому надо учиться. Так же, как после разбора первого стихотворения этой подборки Вы сказали, что увидели, в чем ошибка, так и тут – надо разглядеть. И здесь, и на лекциях в Университете я и рассказываю, разбирая, как устроены стихи, что здесь было увидено, а что – нет.

 

Вадим Ямпольский:

- Сложная рифмовка с претензией на изящество – по большей части она неточна и нас отвлекает. Пользоваться такими приемами нужно для чего-то. В каждом стихотворении мне видна интенция на изящную рифмовку, но сама по себе она настораживает, потому что Вы настраиваетесь не на передачу смыслов, а стараетесь рифмовать. Чтобы придти к сложному, надо себя адекватно чувствовать в простом. Когда Вы пишете «я перед ними растекаюсь квази» - это только для рифмы, потому что по-русски это – как бы. Если заменить, то получится еще более беспомощно. Это слово и глаголами употребляется очень редко – обычно с существительными, и зачем оно, если есть русское слово как бы? Смысла не добавляет нисколько, зато рифмуется со словом связи. Зачем Вы нагружаете стихи этой иностранной лексикой, зачем эти бесконечные отсылки?

 

Алексей Машевский:

- А как по-русски можно растекаться о том? Квази тут никак не спасет. Я тут не понимаю даже, кто и что с кем сделал: «Я перед ними растекаюсь квази, о том что счастлив».

Вы хотите сказать, что растекаетесь речью, но не склеивается. Если Вы хотите употребить какой-то неологизм, то невозможно употребить сразу десять неологизмов. А потом еще идет длинное перечисление… «О том что счастлив, ибо «посетил Сей мир в его минуты роковые»… Вы не учитываете тютчевский контекст. Вы его задаете, но ни один человек не в состоянии сопрячь эти неологизмы, неправильную форму высказывания, это «квази», торчащее, как гвоздь и тютчевское «посетил сей мир в его минуты роковые», которое в таком прямом выражении вызывает только отторжение. Ведь достаточно «я посетил…», чтобы любой человек, знающий поэзию все опознал, что Вы хотели сказать. Но вам мало, Вы добавляете строчку до конца, но не останавливаетесь – а продолжаете «боролся и искал», да еще в кавычках, что по мотивам никак не сопрягается с опознаваемым тютчевским . Что «честь и совесть – главный капитал»… А это пришло из других заморских стран… И у Вас опять полный ковчег собирается. На самом деле, Вы постоянно производите одно и то же – Вы выше всякой ватерлинии нагружаете стихотворение, не озаботившись ни о плавучести, не о том, куда плыть, ни о ветрилах. Вы эту посудину нагружаете всем сразу - животными, камнями, папайей, всем, что под руку попадется, всем, что только знаете. И это сооружение, естественно, торжественно тонет. (Из зала – это очень жестокая критика, для поэтов не великолепных). Друзья, а какая иная критика имеет смысл? Разбираем, что есть. Когда могу сказать, что нравится – говорю. «А каркаде – своеобразный чай» мне нравится.

 

Вадим Ямпольский: 

- Хотел сказать о главной экзистенциальной теме, которую Вы обозначили, как тоска. К сожалению, единственная экзистенциальная тема, которую я смог увидеть, это – ностальгия. Но в силу технического исполнения всех этих стихов, эта ностальгия носит абстрактный характер, то есть ностальгия по абстрактному прошлому – и совершенно не понятно, в чем она выражается. Единственное, что я вынес из этих стихов, читая их – Ваше отвращение к текущему моменту. На нем бы можно было сыграть, наверное, хотя я не уверен, что стихи бы мне понравились. Может быть, я неверно прочитал, и ощущение у меня возникло из-за технических историй. Вы по чему-то тоскуете, предъявляете претензии окружающему, что совершенно не удивительно. Но если бы мне стихи все равно не понравились с такой темой, то при блестящем техническом исполнении я отдал бы им должное. А в данной ситуации они рассыпаются. Я не могу докопаться до сути по той причине, что не очень понимаю, зачем Вы меня отвлекаете, причем отвлекаете, боюсь, сознательно. Здесь у Вас нет ученических историй, когда Вы, собственно, не понимаете, что делаете. Подозреваю, что понимаете – эта сложная рифмовка – неспроста. Попытка обновить этой лексикой тоже неспроста. Что же Вы делаете, что получается? Вы пытаетесь сделать вид, что Вас что-то мучает, но непонятно что. Вам-то понятно, но боюсь, если пойму и я, то мне станет еще и неприятно. Все то, что делает автор направлено в противоположную сторону от того, что должны делать стихи, по большому счету. Вы пишете стихи для того, чтобы мне не показать, какой Вы есть на самом деле. Причем, делаете это, к сожалению, осознанно.

 

Алексей Машевский: 

- Друзья, я бы до такого уровня обобщений не поднимался или не опускался, поскольку мы все-таки не знаем, так это или не так. Это уже дело психоаналитиков. Лирика, конечно, из этого экзистенциального разряда. А обнажение ведь для того и осуществляется, чтобы что-то скрыть, может быть, даже такое, что в себе хочешь задавить. Извечная вещь – открываясь – скрываешься, скрываясь – открываешься. Поэтому ничего специфического я тут не вижу. А проблема тут вот какая. Надо понять, что любое стихотворение, это – конструкт, некая живая сущность. И поэтому требует балансировки определенной, поэтому нельзя один орган выпячивать за счет другого, например… И метафора, которую я употребил, в данном случае, достаточно убедительна – по каким-то причинам Вам кажется, что можно нагружать корабль, но только в том случае, если у него мощный винт, достаточный запас угля, капитан на мостике, команда делает то, что надо, т.е. надо понять, что это – сложная система, где все должно быть на своем месте. И если выпячивать что-то в ущерб остальному – например, трубу сделать километровой, корабль перевернется. Или, наоборот, с крошечным винтом даже «Титаник» не поплывет. А когда вы перегрузите корабль всякими метафорическими делами, эффект будет один – он утонет. Главная проблема – суметь учесть самые разные аспекты: психологические, контекстуальные… Надо понять, что они не должны входить в противоречие друг с другом. Их надо гармонизировать. А поскольку Вы сразу увлекаетесь чем-нибудь одним – то рифмовкой, то метафорикой, то это немедленно, как якорем, тянет на дно. А во многих темах, которых Вы касаетесь, вообще никаких метафор не надо. Вот в чем вся проблема.

 

← тексты