(по техническим причинам - без первых оппонентов)

 

ВАСИЛИЙ КОВАЛЕВ – оппонент:

То, что мы столько лет знакомы и столько лет стихи друг друга обсуждаем, накладывает определенный отпечаток. С одной стороны мы хорошо знаем систему, изучили слабые места друг друга – знаем, например, где симуляция. С другой стороны это и не очень хорошо – привыкли к стихам, поэтике и, может быть, многое взаимно прощаем. Почему это показалось важным… Когда я читаю стихи Василия, то давно уже заметил, что всегда себя определенным образом настраиваю. Перед чтением стихов Кибирова , например, это делать не приходится. Не хочу сказать, что мне заранее нравятся стихи Василия и не нравятся другие. Но в какой-то момент уже стало сложно определять, насколько я способен быть объективным. Не хочется сказать лишнее, обидеть, особенно, когда обсуждение происходит в публичном формате. Это было некая необходимая, как мне кажется, преамбула.

Мне как раз подборка понравилась. Когда получил первую ее часть – без дополнительных стихов, она на меня произвела просто ошеломляющее впечатление. И как целое, и отдельные стихи. Кажется, что это – просто лучшие стихи, которые читал в последнее время. Это впечатление несколько ослабло после прочтения присланных дополнительно стихов. Они и понравились меньше, за некоторым исключением. Дополнительные стихи прозвучали вразнобой, да и темы, ноты немного другие взяты, отчего целостность пострадала. О точности латинского названия мне судить трудно, а перевод «Терпение» имеет свои и положительные и отрицательные моменты тоже. Кажется, название сужает смысл того, о чем идет речь в подборке. Мне кажется эти стихи о любви, если рассматривать подборку в целом, как некий срез. И это очень ново. Это уже штамп – мол, Русаков в своих стихах ничем не удивит. Я сам не раз это говорил на обсуждениях, что заранее знаешь, о чем в них пойдет речь, и как они будут написаны. Эти стихи прозвучали настолько по-новому для меня, что даже ощущаю некую растерянность – не понимаю, с какой стороны к ним подойти.

Но перед тем как анализировать его стихи под новым углом зрения – любви, хотелось бы сначала сказать, что интересно в стихах Василия вообще, в целом. Его поэзия создает некий тип героя, который не популярен в литературе и вообще в искусстве. Это, условно говоря, некий положительный тип, с которым, особенно в русской литературе, связано очень много проблем. Эта подборка – будто некий вызов 200-летней истории русской литературы, в которой любимцами публики всегда были герои с некоторыми пороками. Сравним хотя бы Печорина и Гринева по симпатиям и проблематике. Я намерено привожу общелитературные примеры. Все яркие персонажи, обычно были награждены пороками. А положительные герои – литературная мелюзга. Кто сейчас помнит «праведников» Лескова? Привлекательны обаятельные мерзавцы .

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ: 

Не могу согласиться, что мало крупных положительных героев. У Толстого и Пьер Безухов, и Андрей Болконский, и любимица – Наташа Ростова заявлены как положительные герои с некоторыми мимолетными заблуждениями сердца . И князь Мышкин – некий слепок с Христа, и Сонечка Мармеладова…Она не менее убедительна, чем тот же самый Раскольников, хотя у Достоевского мы имеем столкновения скорее идей, чем реальных персонажей. Я все же не стал бы делать обобщений на уровне всей русской литературы. Другое дело, что Русаков идет поперек всей волны модернизма и пытается предъявить нам героя без мальчиков кровавых в глазах.

 

ВАСИЛИЙ КОВАЛЕВ: 

Я против того, чтобы сужать до модернистской традиции, которой 500 лет. Со времен романтизма образ обаятельного негодяя стал тенденцией.

Данная подборка – вызов этой традиции, современной парадигме во всех видах культуры.

Теперь о поэзии. Что здесь получается, а что не получается.

Первый раз я просто пробежал тексты глазами. И удивился при внимательном прочтении, как мог не увидеть изумительные места. Эти стихи уровня лучших русских поэтов.

Возьмем первое стихотворение, которое кажется очень хорошим. Драгоценное качество, которого раньше у Василия, по-моему, не было в таком ярком виде… У него много психологических и других наблюдений, и в них нет ничего противного, нет неприятной исповедальности, чем грешат почти все описания подобного рода: нашел мертвую синицу в гараже. Мне даже трудно сказать, за счет чего это достигается – конструктивный принцип. А вот в этом случае это возможно. Неотвязная мысль, о том, как же не заметил, не спас, кружится теперь в голове героя, как кружилась запертая синица по темному гаражу. И это производит сильнейшее впечатление. В литературе и поэзии принято надавливать на подобные образы, чтобы расшевелить читателя, особенно современного, чтобы заставить его вчитаться, прислушаться к себе. Но у Василия это не так – при поверхностном прочтении текст кажется ровным и по своей фактуре не привлекательным, но когда вчитываешься, то видишь, насколько это тонкая работа. Это безумно подлинно и узнаваемо – такое щемящее чувство скрыто за этими строками, но при этом автор не навязывается со своими впечатлениями. В этом смысле есть некоторое отстранение от ситуации. Она показана объективно. Настолько субъективно показана, что как бы и объективно. Не до конца понимаю, как это работает в остальных случаях, но здесь, пожалуй, за счет образа бьющейся, как запертая птица, мысли. Единственное замечание к строчке «а может, вестница иная…». Это неточно сказано.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ: 

И дальше тоже плохо:

 

«А может, вестница иная,

Не зря ты не закрыла глаз,

Чтоб там, живущих вспоминая…»

 

Сначала думаешь, что это она вспоминает. То, что это – «Они разглядывали нас…» будет позже. Но сама эта фраза неловкая, нехорошая.

 

ВАСИЛИЙ КОВАЛЕВ: 

Сложная смысловая инверсия получается.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ: 

И совершенно ненужная.

 

ВАСИЛИЙ КОВАЛЕВ: 

Здесь просто сделанные стихи – с точки зрения формы. И дальше снова будет хорошо – там где…

 

«Припомнят каждый миг природы,

Припомнят нас, припомнят их…»

 

Неожиданна здесь природа. Каждый миг природы дает узнаваемое состояние, для каждого понятная мысль – каждый себя заставал тоскующим по такому припоминанию. Но здесь до конца не сработало потому, что в конце второй строфы не очень понятно, кто «они». И введены они несколько путано, сумбурно. Понятно, о ком речь, но некой персонификации они не получили. В этом смысле связь очень слабая. Но все-таки за счет очень точного слова «припомнят», ведь воспоминания – развернутый процесс, который предполагает конкретные детали. А все, что сладостно, проблесково. Это действительно припоминание.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ: 

Тут тоже прокол: очень много «каждых» – из разных рядов. Задаваемая повторами ритмика подразумевает, что каждый следующий повтор, попадающий в эту ритмику, из этого же ряда, а тут другой смысловой ряд:

 

Как в каждой прожитой минуте

Их вечность нам принадлежит;

И наши дни, недели, годы,

И каждый вдох, и каждый стих –

Припомнят каждый миг природы

 

Любой повтор – это некая суггестия, которая начинает поглощать смысл. До какой-то степени для этого и делается – чтобы был растворен контур высказывания. А тут - будто ритм танца сбивается.

 

ВАСИЛИЙ КОВАЛЕВ: 

В целом последняя строфа все же держится. Я бы убрал инверсию во второй строфе, что не кажется сложной задачей. А в целом текст видится очень удачным. Не буду разбирать каждый текст, но скажу, что второй мне понравился меньше.

Если в нем – то сон, то явь, то грезы, то реальность, тогда слово «бугор» как-то вываливается из этой поэтической структуры, это нечто конкретное. А река полностью проходит, поскольку ни о какой реке мы, конечно, не думаем. Но в этом мало поэзии. Это плохо связанные между собой вещи. Вернее, не на том уровне, на котором написаны другие стихи, хотя на уровне вполне серьезном. Мотив оправдания прожитой жизни звучит часто. И здесь есть «Этот миг – не прах». И это – сильная сторона стихов, написанных за последнее время. С одной стороны, эта тема вообще для литературы трудная, а с другой, воплотить это с такой естественностью, изяществом, как Василий сделал в этом цикле в своих лучших стихах – это вообще некое литературное чудо. Потому что очень трудно объяснить, как это сделано. Мне не нравится во втором тексте эпитет «злых лекарств» . Понятно, по какому принципу он сюда попал, но не кажется точным, хотя другой в этот размер втиснуть трудно, но этот не до конца хорош.

Следующий текст выполнен на высоком уровне, но тоже не таком, как лучшие стихи этого цикла. Возможно потому, что отсылает к некой посткушнеровской школе. Здесь можно вспомнить давнишние стихи Пурина, Танкова , Раскина, Алексея Геннадиевича и других, которые такие стихи писали. Правильно было сказано про каталки, что вдоль стены построены рваной строчкой. Стихи тоже не полностью получились, хотя выполнены очень добротно. Здесь произошел некий крен с точки зрения кульминации. Для меня кульминация – это середина стихотворения, а тут эмоциональный выплеск пришелся на это место – с каталками. А смысл, который извлекается, будет и дальше извлекаться, и в этом аспекте произошло несовпадение. Конечно, наибольшее впечатление бывает, когда мы получаем и смысл, и эмоцию очень сильную в одном месте текста. Здесь это не получилось. Хотя будет еще одно сильное место: «Чья судьба решается в ультразвуке?» Но знак вопроса здесь кажется психологически неточным. Мы в такой ситуации как-то аморфны, мыслим приглушенно, несколько туповато. И поэтому повествовательно-утвердительные формы были бы более уместны, психологически достовернее. Но финал: «Измени свою, если сможешь» мне показался неудачной попыткой создать кульминацию в концовке. На уровне смысловом – получилось. Но кульминация должна гармонизировать весь текст, а здесь этого не произошло, хотя стихи и неплохие.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ: 

Мне кажется, эмоциональнее было бы без знака вопроса написать «чья судьба решается…»

 

ВАСИЛИЙ КОВАЛЕВ: 

Я не согласен, мне кажется надо «чья-то судьба решается…» – отстраненно. А последняя строчка воспринимается просто компромиссом – в этом смысле, не до конца получившимся стихотворением.

Переходим к текстам, которые очень, просто очень хорошие!

«Бессонница, и я твержу в ночи…» Стихотворение, отсылающее к Анненскому и Пастернаку. У стихотворения очень красивый фонетический рисунок, особенно в этом месте: «И в пустоте, и в этой долгой мгле, / Которой нет и не было предела». Не «чуждый чарам черный челн», а очень тонко – на этих «л – т»… Сделано настолько изящно, так естественно, что нужно вслушиваться, вдумываться, чтобы понять, как это работает.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ: 

Но последняя строка вылетает… «Возможность связи малого с великим.»

 

ВАСИЛИЙ КОВАЛЕВ: 

Ну, это Вы потом объясните…

Мне понравилось стихотворение «Соборование» с его будто органным звучанием. Однако, «горсточка риса» на этом фоне, как писк губной гармошки. Это сюсюканье кажется здесь неуместным. Одно из лучших стихов «В этом саду яблони одичали». Это лучшее описание природы, которое я в последнее время встречал. А человек всего лишь выглянул из окна. Очень красиво описан корпус больницы, похожий на логотип Мерседеса. Сразу вспоминаешь, что автор – геодезист, поэтому и обратил на это внимание. Он только на минуту отвлекся на наблюдение и снова возвращается в реальность, к медсестре за плечом…Все это сделано невероятно тонко. Я был очарован этими стихами. Девятый текст «Для чего этот вечер наотмашь», десятый – с некоторыми оговорками, на которые уже нет времени. «Стихи - не китайская мудрость, не сон», «Обомлел от жары золотой инжир», хотя тут может быть некий пуринско-машевский мотив. И еще последнее стихотворение.

Если говорить о текстах, которые мне показались неудачными, то это стихи о 12-ти коллегиях, и посвященное Сергею Николаеву. Мне кажется сразу неудачным – облекать дружеское послание в форму сонета – как-то громоздко, и не получилось.

Кажется, что те стихи, которые я отметил, это лучшее, что написал Василий. Они не только по тематике, но и по уровню не хуже позднего Пастернака, по-моему. Мне кажется, это – прорыв, выход на новый уровень.

 

АНДРЕЙ БАУМАН: 

Стихи в высшей степени сильные, по сравнению с «Утешением» значительно более сжатые, упругие, цепкие, с точно выстреливающими концовками. Это некое возвращение к стихам ранним на новом витке.

 

ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ: 

Поскольку времени мало, скажу только, что согласен с Василием Ковалевым, что больничный цикл сильнее, чем последние стихи – PS .

 

КАТЯ ШЕВЦОВА: 

Название с латыни лучше перевести «Терпящему», а не терпеливому.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

Надо возвращать классическое образование в школу!

Что могу сказать… Я в некотором затруднении. В затруднении – вот каком: во-первых, рад, что те достоинства, которые присутствовали в стихах Русакова , массовая аудитория начала различать и ценить. Не могу сказать, что эта подборка действительно является прорывной. Действительно, подборка разбита на две неравные части. Первая, конечно, более интересная, сложившаяся, более цельная. Но мне понравилось и стихотворение «Обомлел от жары золотой инжир» - как-то хорошо все перетекает:

 

«Подступает море, берёт меня,

И выносит пьяного на песок.»

 

Кроме этого пера. Конечно, Вы можете его носить в кармане и демонстрировать нам, но к стихам его не пришьете, ничего не поделаешь. Конечно, совершенно тошнотворен с его священным бредом текст Николаеву. Стихи Шаповалову с «ампира чёткостью и романтикой модерна» тоже никуда не годятся. Это, как груши, которые навешиваются к терминам и ничего к ним не добавляют. Так же, как в «Фессалийских апельсинах» не понятно: «Эти камни Сизиф ли таскал, гигант» - почему гигант? И то ли Сизиф, то ли гигант таскал, то ли чертополох.

Да, это – очень хороший цикл, стихи подкупают своей подлинностью, но сказать, что здесь решены какие-то эпохальные проблемы, не могу. Ольга говорила, что здесь актуализирована совесть и многое другое. Не уверен, что искусство должно актуализировать нашу совесть. Не думаю, что, глядя на живопись Тициана, надо вспоминать собственные прегрешения. Должен, но как-то иначе – как свои собственные, но сразу генерализированные. Дело не в том, чтобы, читая текст, видеть лично свои дела и переживания – это будет чтение по сопричастности. Так Есенина, например, читают: судьба у него такая, как и у меня, поэтому встретимся, обнимемся и будем рыдать друг другу в жилетку. В самом хорошем смысле. Вы обеднили даже ту модель – собственного восприятия, которую нарисовали. Нарисовали модель душевного восприятия: искусство задает мне задачу, и я начинаю прилагать к этому свою судьбу и делать вывод для себя. Да, искусство, наверное, актуализирует нашу совесть, но не прямо.

В данном случае есть еще воздействие жизненной ситуации автора. Предпочел, чтобы оно было вынесено за скобки, потому что эти стихи действительно пытаются обозначить большую проблему: терпение, долготерпение, человек. Не думаю, что они о любви. Мне очень нравится начало десятого стихотворения:

 

Больница – бесстыдное дело,

Где самооценка к нулю

Стремится… под марлей вспотело –

Терплю.

 

Очень хорошо! И то, что не уточняется то, что именно вспотело – терплю.

 

И сумрак за окнами глуше,

Луна не заглянет сюда.

Врачам не нужны наши души,

А тело не знает стыда

 

Это драгоценные строчки: «Врачам не нужны наши души, а тело не знает стыда». Вы понимаете, что здесь намечаете те две главные темы, которые могли бы все сцепить в этой подборке? Генерализировать некое, пускай и очень подлинное впечатление от медсестры за спиной, от этой больницы – на плане в виде мерседесовской звезды. Все очень узнаваемо: и заброшенное яблоневое садоводство рядом…– я каждый день проезжаю мимо…Все очень верно схвачено. Но мне в этой подборке явно не хватает выхода на большую экзистенциальную тему. Она здесь намечается. Само терпение и долготерпение, причем во многих аспектах и во многих преломлениях, могло бы здесь развернуться. Ушло бы ощущение слишком хрестоматийной правильности, потому что бесстыдство происходящего явно присутствует во всем. Бесстыдство плоти самой по себе, которая сталкивается с тем, что дух не понимает, какое он имеет к ней отношение. Этот цикл

по-настоящему не вышел на тот уровень, на который мог выйти, который уже здесь заявлен и присутствует, но не до конца реализован. И Вы сами это чувствуете. Вот в финале этого стихотворения:

 

И в этой дремучей истоме,

В отравленной чуешь крови –

Нет Господа, Господи! – кроме

Любви!

 

не очень понятно, что Вам нужно вырваться и закончить неким верхним до. Сюда нужно пустить некий жизнеутверждающий мотив. Но Вы не сделали в этом тексте того, чтобы мне перейти на Ваш финал. Только обозначили, что тело не знает стыда. Здесь не хватает строф. Что дальше? Почему, не рассказав о безумной внутренней коллизии, которая отсюда вытекает, закончили просто тем, что утвердили любовь? Она не убедительно здесь утверждена. Не хватает чего-то этой самой любви, какой-то конечной убедительности. В некоторых точках этого цикла разряд пробегает. Я вынужден сегодня принять на себя роль оппозиционера только потому, что так сложился наш разговор. Вообще-то Вы описываете предельную ситуации. Но она подразумевает не только подлинность ее переживания, но и прорыв в понимании. Осознание чего-то такого, что в другой ситуации осознать невозможно. Недаром все экзистенциалисты утверждали, что истинный масштаб существования человек обретает в преддверии смерти. И мне все время чудится, что Вы нам рассказываете – этот опыт есть, но самим опытом с нами не делитесь. Не знаю, может быть, им и невозможно поделиться. Мы вступаем в область, где возможно и нет ответов. Но Вы сделали в этих стихах все, чтобы у меня оставалось чувство досады – не поделились. Здесь сделана огромная заявка на прорыв, но не уверен, что он состоялся до конца. Может быть, это – преддверие. Когда начинаете писать стихи на такие темы и на таком материале, то выручать от душевности, от некой присадки сентиментальности, которая возникает по самой обозначенности ситуации, может только огромная интеллектуальная работа. Здесь должна возникнуть какая-то философия, не заявленная в лоб, даже может, не проговоренная до конца, но какое-то обобщение собственного опыта. В подобных ситуациях можно сколько угодно писать о своем личном, но во всех пограничных случаях, когда любовь обрушивается на нас и не дает ответа, или смерть… Любой подобный случай дает нам право впрямую сказать об этом. Мы же все время говорим о подлинности прямого разговора. Но состояться подлинность прямого разговора, без зацикленности только на личных переживаниях, может с подключением неких мощных интеллектуальных ресурсов. Я не готов сейчас назвать другие условия, которые могут позволить вдруг выскочить из себя… «Офелия гибла и пела…» как-то так: о своем, но не о себе. Как это сделать, я не знаю. Может быть, когда это произойдет, убедительность этих стихов станет большей. По крайней мере, их не надо будет читать опытному читателю – а Вася, безусловно, опытный читатель – несколько раз, пытаясь в них вжиться. Желательно все же, чтобы стихи убеждали безо всяких наших предварительных ожиданий и настроя на конкретного автора.

Мне нравятся эти стихи, может быть, они действительно на уровне Ваших лучших стихов. Но представляется, что за ними можно было бы ждать еще чего-то…Какого-то обобщения, которого мне здесь немного не доставало.

Остаются и какие-то зацепочки, которые уже проговаривались. Мне не очень понравилось и седьмое стихотворение «От мира хмурого, туманного», а понравилось «Входит в марлевой маске. Я, словно/ Гюльчетай , обнажаю живот.» Здесь очень хорош пассаж: «Этот взгляд, этот чёрный прожектор,/Видит всё, да не всё говорит .» – звучит точно. А дальше: «Юность учит седины и лечит,/ И спасает меня наяву .»…врете немножко. Из серии « молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет». Врете не потому, что хотите красивости, а потому, что не додумываете. Ведь в этой ситуации подверстывается много всего. Если в этой ситуации Вы заговорили о юности и старости, то, как же нам без Вяземского обойтись? Как не учитывать, что в этой ситуации ухода и прихода, что есть черта, отделяющая одно от другого? Вы получаете уникальную возможность смотреть на обычную человеческую жизнь совсем под другим ракурсом. Она оказывается очищенной и освобожденной Вашим опытом заглядывания Оттуда . Это жесткий опыт, который разоблачает жизнь эту. Дело не в том хороший Вы или плохой, просто в этой ситуации начинаете видеть жизнь во многом как смехотворную. Здесь сказано о бесстыдстве плоти, сказано о равнодушии, которое возникает и к своем у страданию и к чужому…И это верхнее до любви могло бы и здесь возникать как некий почти насильственный противовес к этому – разрастающемуся равнодушию. Но это означает, что Вы должны обнаружить некую невероятную базу этой любви. Вы ее обозначаете, называете, но не так, чтобы я до конца почувствовал, прожил и поверил. Не хватает чего-то.

 

ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ: 

А может поделиться этим до конца невозможно? Может, Василий поделится этим, написав о чем-то совершенно другом?

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ: 

Не знаю. Я предложил один выход - интеллектуальный, который не исключает прямой описательности. Но когда ты понимаешь, как все работает, оно перестает работать, как и этот дедуктивный метод школы Кушнера и его последователей. Это не значит, что он запретен. Он должен быть органичен для вас.

 

ВАСИЛИЙ КОВАЛЕВ: 

Но там, где Василий применяет свою наибольшую интеллектуальную мощь, и есть худшие места в его лучших стихах. Это не говорит о слабости его ума. Может быть, дело в том, что сам материал таким образом организован, что то, о чем Вы говорите, здесь впрямую организовать нельзя. Интеллектуальные обобщения вроде молодости и старости потому и выглядят здесь чужеродными. А лучшие стихи там «где яблони одичали»…Это – интеллектуальное стихотворение, интеллектуальное описание. Может быть, сами стихи проигрывают оттого, что заключены в цикл?

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ: 

Может быть…Но тогда надо точнее расставлять акценты. Как делаются циклы: должна быть образная композиция. А интеллектуальные обобщения бывают разные. Я не говорю, что надо итоги подводить и сентенции высказывать. Но тогда и медсестра за плечом – недостаточный выход, просто растворение в ситуации. Она не доведена до убедительности символа, какого-то образа, который перестал быть просто медсестрой. В цикле что-то должно быть перед этим для целостности композиции. Этот образ должен быть каким-то способом повернут, должен прозвучать. Ведь цикл это – в высшей степени, выстраивание мифологемы. Тут он и больничный, и терпеливый…Никуда не деться без этих интеллектуальных вещей. Их не надо заявлять прямо, но надо все держать в памяти. Это вообще проблема христианского терпения, проблема Вяземского, пропущенная через массу всего бывшего в европейской культуре за последние полторы тысячи лет. В том-то и дело, что в рамках этой темы и всего материала надо всему этому дать новый голос. А у Вас этот голос остается под спудом, звучит невнятно. Часто сбивается на фиксацию происходящего, бытовой ситуации. Хотя, если начинать разрывать эту ткань и освобождать голос, то может ничего хорошего кроме сентенций не получиться.

Это отлично, еще и интереснее, что в переводе с латыни получается двойной смысл и терпеливый и претерпевающий. Этот двойной смысл и задает основные интеллектуальные направляющие всему этому циклу.

 

ВАСИЛИЙ РУСАКОВ:

Я боялся, что не услышу конструктивной критики в силу известных обстоятельств. Она произошла, она случилась – это для меня самое главное.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

Искусство – дело жестокое. Хотя…кто как подставится.

 

← тексты