3

Я смотрел на себя, на пустой невидящий взгляд и увидел свое невидение. Кто увидел? я; кто же другой. Но не я как рефлекс утерянной невинности: невинность еще не имеет лица, взгляда, она еще слепа; но и не я сам: я сам уже слеп, потерял взгляд, лицо, получив взамен лживую личину. Кто же я, увидевший свое невидение?

Апостол Павел говорит: «знание надмевает, а любовь назидает. Кто думает, что он знает что-нибудь, тот еще ничего не знает так, как должно знать. Но кто любит Бога, тот познан Им [1]» (<Ср.> 1 Кор. 8, 1-3). (1)

«Теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан ( Богом. - Я. Д.)» (1 Кор. 13, 12). (2)

«Ныне же, познав Бога, или правильнее: быв познаны Богом,

для чего возвращаетесь снова к немощным и бедным вещест венным началам и хотите еще снова поработить себя им?» (<Ср.> Гал. 4, 9). (3)

Апостол Павел различает здесь три знания: во-первых, мнимое и ложное знание, порабощающее нас «немощным и бедным вещест венным началам». Это знание не такое, «как должно знать», оно надмевает, при этом человек думает, что знает что-нибудь, но это знание обманывает его (1). Это знание — мудрость века сего, «муд­ рость мира сего», которое Бог обратил в безумие (1 Кор. 1, 20). Во- вторых, знание «как должно знать» <(2)>. Это знание возможно только для того, кто любит Бога (1), «любовь назидает» — учит этому знанию. Но сейчас, пока «я не вижу лицом к лицу, а как бы через тусклое стекло» (<Ср.> 1 Кор. 13, 12), это знание возможно только отчасти. Но и это, пока частичное, познание уже сейчас освобождает меня от рабства «немощным и бедным вещественным началам» (3). Что же это за знание? Оно заключено в познании меня Богом: «ныне же, познав Бога, или правильнее: быв познаны Богом...» (3), это знание — часть Божественного знания — познания меня Богом. Божественное познание — третье знание; истинное человеческое знание заключено как часть в познании меня Богом. Поэтому:

во-первых, истинное познание невозможно без любви к Богу. На современном языке: истинное познание: а) не только теоретическое, абстрактное, но теоретически-практическое, экзистенциальное; б) тео центрично, а не антропоцентрично.

Во-вторых, познать Бога равносильно тому, чтобы быть познанным Богом:

а) мое знание не от меня, а от Бога и только часть Его бесконечного знания (1 Кор. 13, 12);

б) что я знаю, что я могу знать о Боге? Только то (причем пока отчасти), что Бог знает обо мне. В это знание Бога обо мне входит и Его отношение ко мне, и Его намерения относительно меня, как об этом говорят и апостол Павел, и Евангелия, и Старый Завет.

И в Старом и в Новом Завете, в отличие от священных книг других религий, о природе Бога Самого по Себе ничего не сказано. Библия начинает свой рассказ с творения мира из ничто. Творение из ничто — бесконечная сила и мощь Бога, Его всемогущество. Ничто полагает предел всем праздным вопросам о природе Бога Самого по Себе. О Боге мы знаем только то, что Он открывает нам о Себе, во-первых, в Старом Завете: через Моисея, пророков, псалмистов, во-вторых, в Новом — в Слове, ставшем плотью. Он открывает нам Свое отношение к нам и в этом отношении к нам — нас самих: в Его самооткровении мне Он открывает мне меня самого, моего «сокровенного сердца человека». Это основное отличие и иудейства, и христианства от остальных религий. Конечно и языческие религии до некоторой степени открывали человеку его сокровенного сердца человека. Без этого нет вообще религии, и без этого человек не может молиться. Но в языческих религиях откровение природы человека затемнено мифологическими или гностическими фанта зиями о природе Бога Самого по Себе, а этого мы не можем знать, во всяком случае пока «видим отчасти, как бы через тусклое стекло». Говоря о природе Бога, мы навязываем Ему «немощные и бедные вещественные начала» нашего мира: мы не уподобляемся Богу, а уподобляем Его себе. Поэтому в языческих религиях и наше самопознание, и представление о Боге или натурализировано (в естественных народных религиях), или наоборот, интеллекту ализировано (в философских религиях) и все же не доходит до сокровенного сердца человека. Я говорю о языческих религиях, а не об отдельных язычниках. Были язычники и такие, которые знали и Бога, и сокровенного сердца человека лучше, чем многие иудеи и христиане, но знали не благодаря своей религии, а вопреки ей; потому что, как говорит апостол Павел, закон Божий написан в сердцах всех людей.

Так вот самое главное и в Старом, и в Новом Завете: Бог открывается нам не для того, чтобы мы познали Его, каким Он есть Сам по Себе, — Он настолько превосходит нас, что пока мы этого и не можем понять, — но для того, чтобы мы узнали Его отношение к нам, чтобы я узнал себя самого таким, каким он видит меня; каким Он видит меня, такой я и есть — мой сокровенный сердца человек. Поэтому апостол Павел и говорит, что в любви к Богу я знаю Бога в Его отношении ко мне и узнаю себя самого в познании меня Богом.

Повторяю дважды два момента истинного познания по апостолу Павлу:

I . 1. Любить Бога.

2. Быть познанным Им. Я подчеркнул слово «быть»: Бог все равно знает меня, независимо от моего желания. Но апостол Павел понимает Божественное познание как онтологическое, то есть тожественное бытию, а мое познание — как причастное к онтологичности Божественного познания, то есть как экзистен циальное. Апостол Павел даже отожествляет познание Богом и любовь к Нему: «но кто любит Бога, тот познан Им (<Ср.> 1 Кор. 8, 3). То же самое говорит и апостол Иоанн: Христос «верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые не от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились» (Ин. 1, 12—13). Все люди — чада Божии, но апостол Иоанн говорит о власти быть чадами Божиими, как и апостол Павел, он понимает веру не субъективно, а онтологически, как силу и власть, как бытие, которое дает мне Бог.

II 1. Познать Бога = быть познанным Богом. Но «пока я знаю только отчасти».

2. Но и это, пока частичное, знание освобождает меня от порабощения «немощным и бедным вещественным началам». Знание, освобождающее меня от порабощения, это уже не абстрактное, субъект-объектное знание, а экзистенциальное, онтологическое; изменяющее весь строй моей души, всю мою природу.

 

 

* * *

Мне кажется, апостол Павел ответил на вопрос: как я могу видеть свое невидение. Он различает мое знание от меня самого и мое же знание, заключенное в познании меня Богом. Объективи рующее субъект-объектное знание — знание от меня самого. То, что я назвал ви́дением, — тоже мое знание, но заключенное в познании меня Богом. Ведь сам себя я не могу видеть, и мое видение возникло в мгновенном узнании и понимании, которое пришло неожиданно и не от меня: ведь вначале я и не узнал себя — свой взгляд.

Я все время соединяю: телесный взгляд и говорящий — духов ный. Не я соединяю, Бог соединил: Слово, ставшее плотью, соединило, я только узнаю его, узнаю в Том, Кто соединил. В зеркале я видел только лицо, глаза, телесный взгляд. Но страшное пустого невидящего взгляда, чужое я уже не мог видеть телесным взгля­ дом.

Невидение — невидение вины моего греха, невидение моего греха. Бог видит и мой грех, и мою вину, и мое невидение; я увидел невидение своей вины в мгновенном узнании и понимании пустого, невидящего, чужого взгляда как своего взгляда; я узнал себя, увидал свое невидение в видении Богом и моего невидения, и моей вины, и меня самого.

Невидение телесного невозможно видеть, невозможно видеть отсутствие того, что видимо только телесным зрением: если его нет, я не вижу его, но не вижу своего невидения. Но можно видеть невидение того, что видимо не телесным, а умным зрением. Кто внимательно читает нагорную проповедь, читает с бесконечной заинтересованностью, знает это: восемь блаженств — это полное видение и полное блаженство. У меня его нет, я вижу отсутствие у меня блаженств; в тоске по отсутствующим у меня блаженствам, в бесконечной заинтересованности ими я уже вижу их, вижу отсутствующее как присутствующее и, может, касаюсь его.

Христос часто говорит Своим ученикам: что вы так боязливы, маловеры. Если апостолы маловеры, то что мне сказать о себе? Если вера — полное, реальное видение, видение, двигающее горами, то я вижу свое невидение, свое неверие, и, как отец исцеленного отрока, повторяю: верю, Господи, помоги моему неверию (Мк. 9, 24).

Видение — вера, невидение — неверие. Я вижу свое невидение — это значит: я вижу свое неверие. Но ведь видение — вера и вижу только верой, которую дал мне Бог. Это Божественное безумие веры: я вижу свое неверие; но если я вижу свое неверие, то верю, потому что без веры не мог бы и видеть свое неверие. Ведь я говорю сейчас не о субъект-объектном знании, а о видении. Я могу не верить и знать, что я не верю, но я не могу видеть свое неверие, если не верю.

Вера — видение Бога; я имею в виду не мифологически- теогонистические фантазии и не фантазии гностиков, а непосред ственное ощущение, чувство Бога, Его непосредственное присутствие рядом со мною, Провидение. Как псалмист, говорю тогда: что мне на небе, что на земле, когда Ты со мною. И вот, вдруг Его не стало, совсем не стало. Вера от Бога, если Он оставил меня, совсем оставил, веры нет. И вот в страхе, уже в полной безнадежности я завопил: Боже ты, мой Боже, что Ты оставил меня. Я завопил, потому что потерял веру. Но к кому я завопил? К Богу. Это тоже Божественное безумие: вера, потерявшая веру, когда уже нет веры, вера, которая не верит, это самая сильная вера, двигающая горы. И это тоже видение невидения. Тогда и приходит полное видение: возвращается Бог.

Об этом вопле говорят и пророки, и псалмисты: «Господи! услышь молитву мою, вопль мой да придет пред Тебя» (Пс. 101,2).

«Слова мои услышь, Господи, услышь мои стенания, внемли гласу вопля моего» (<Ср.> Пс. 5, 2, 3).

«И при всем том Господь ожидает, чтобы вас помиловать; и при всем том восстанет, чтобы сжалиться над вами... Он наверное помилует тебя, по гласу вопля твоего и как услышит — ответит тебе» (<Ср.> Ис. 30, 18-19).

Об этом вопле говорит и Христос (Лк. 18, 7 и др.), и Сам он на кресте завопил громким голосом: Эли, Эли, ламма савахфани, и этот вопль в третий день воскресил Его телесно.

 

 

* * *

Вся живая тварь мучается и стенает и доныне, сказал апостол Павел. Стенание — вопль, экзистенциальный вопль твари, павшей в моем грехе. И твою душу пронзит меч, сказал старец Симеон Деве Марии. Он сказал это всем, сказал мне. Само существование твари есть пронзение мечом ее души.

Мой вопль могут слышать и другие, но он может быть и безмолвным, тогда слышит его один Бог. Моисей молчал, когда Бог сказал ему: что ты вопишь? (Исх.). Но может быть и так, что я сам не слышу своего вопля: в своем несчастье обвиняю других, судьбу, рок. Не они виноваты в моем страдании: я сам виноват, мой грех. И наконец самое последнее понимание: да, я сам виноват, только я виноват, бесконечно виноват, но виноват без вины. Тогда воплю громким голосом: Боже Ты, мой Боже, что Ты покинул меня. Пока я не пойму, что мое страдание не частичное, вызванное какой-либо частной причиной, а всеобщее тотальное страдание, боль бытия, пока Бог не даст мне этого понимания, не даст вопля, всеобщего и беспредметного, Он и не явится мне.

В этом вопле я не виню уже даже себя самого, он действительно беспредметно всеобщий. В этом вопле открывается Божественное безумие, mysterium tremendum , страшное и блаженное. Потому что в вопле Бог возвращается ко мне: открывается бесконечная ответственность и абсолютная свобода, которую Он дарит мне; мое абсолютное несоответствие Его дару мне — мой грех; тогда бесконечная ответственность, подаренная мне, становится моей виной, виной без вины, абсолютной невозможностью принять Его дар. Но бесконечная ответственность уже возложена на меня: я не могу ни принять, ни не принять ее. Мне остается только одно: вопить от страха. В свободе выбора я детерминирован и его формой, и его содержанием, Бог ничего не оставил мне для моей свободы воли: Бог оставил мне Свое ничто. В этом ничто, в отсутствии всякой возможности, в полной невозможности, в вопле рождается моя абсолютная свобода, подаренная мне Богом. Больше мне ничего не остается, абсолютно ничего, только вопить от страха, от невоз можности принять Его дар. «Но невозможное для человеков возможно для Бога». В вопле я «сораспинаюсь Христу», в вопле открываются мои глаза, и Бог в Христе принимает на Себя мою вину без вины. Я могу завопить громким голосом. Я могу завопить в молчании. Могу завопить в терпении и в ропоте, в страдании и в радости. Наконец, могу не слышать своего вопля. Почему Бог не дает человеку услышать свой вопль — не знаю. Почему одному Бог дает услышать свой вопль в одно время, другому — в другое время, третьему, может, и вообще не даст услышать — не знаю. Но пока Он не даст мне услышать мой вопль, Он не явится мне. Вопит каждый; само существование есть вопль: пронзение моей души. Когда же я слышу свой вопль, я слышу, что это вопль Самого Бога — Богочеловека, пронзение Его души, Его mysterium tremendum .

Апостол Павел говорит: от скорби — терпение, от терпения — опытность, а тогда приходит надежда; не моя надежда, всегда обманывающая меня, а от Бога, Божья надежда. Я думаю, опытность, о которой говорит апостол Павел, это полная безнадежность, полное сокрушение духа, когда у меня уже нет никакой человеческой надеж ды и мне остается только вопить. Тогда приходит Бог.

Каждый вопит, но не каждый слышит свой вопль, беспредметно всеобщий вопль. Если же Бог дает человеку услышать его вопль, то он услышит его и в своем терпении, и в ропоте, и в покорности, и в возмущении и восстании на Бога, как Иов; я услышу свой вопль и в моей предопределенности, и в ответственности, и в моем рабстве, и в моей свободе; и в страдании, и в радости, и в радости страдания. Тогда открывается Божественное безумие всего моего существования, всего Божественного домостроительства. В Божественном безумии отожествляются радость и страдание, вера и неверие, добро и зло, святость и грех. О вере, которая не верит, я уже говорил. Отожествление радости и страдания знает, хотя бы частично, каждый из своего опыта: блаженны плачущие. Но праведность и грех, правед ность и вина греха тоже совместны и взаимны: чем больше праведно сти, тем больше видение своей вины и главной — вины без вины. Но тогда больше и вины: кто не видит вины, тому она и не вменяется, кто больше видит, тому она и больше вменяется. Христос взял на Себя грех всего мира — вину греха, тогда и виноват больше нас всех, хотя и безгрешен: полная праведность — полная вина. Но тогда уже нет и греха: полное принятие на себя вины — полная ответственность, тогда нет греха. Полное принятие на себя вины уничтожает грех, так же как вера, которая не верит, убивает неверие и радость страдания — страдание. В наибольшем напряжении обоих крайних полюсов жизни один полюс уничтожает другой: Христос — антихриста.

 

 

* * *

Вопль и вина без вины соединены. Вина без вины — настоящая, действительная моя вина, вина моего греха. Она проявляется в каждом моем грехе, в каждом моем поступке, в каждом моем намерении, в моей мысли, но сама по себе не есть ни какой-либо определенный грех, ни вина за определенный грех. Она так же всеобща, так же беспредметно всеобща, как и вопль. Это вина за все мое существование, то есть просто: я виноват за то, что существую, хотя и не виновник своего существования, я не сам себя вызвал из небытия. Я потому и виноват, что не виновник своего бытия.

Пассивное невидение своей вины не вменяется мне в вину; но не снимает моего греха, не открывает мне глаза на мое существование, я остаюсь рабом своей свободы выбора, своего греха, не вижу бесконечного дара мне, не вижу Бога. Но и в невидении своей вины я мучаюсь и стенаю, но не вижу своего мучения, не слышу своего стенания. В пустом, невидящем, чужом взгляде я увидел себя, свою отчужденность от себя, опустошенность, свое невидение: я услышал свой вопль.

 

 

* * *

Что значит: услышать свой вопль, беспредметно всеобщий вопль? Бесконечная ответственность, возложенная на меня Богом, как непосильная для меня — моя вина. Это только моя вина, именно моя, моя глубочайшая вина; хотя и без вины. И грех — мое абсолютное несоответствие Божественному дару мне — именно мой грех, только мой, за который я отвечаю и несу вину. Кто виновник его, виновник греха? Абсолютное несоответствие само по себе не грех: дистанция между Творцом и тварью бесконечна, иначе и не может быть. Но эта дистанция — абсолютное несоответствие — стало моим грехом, когда Бог обвинил меня, сказав: Я возлагаю на тебя Мою бесконечную ответственность за тебя и за все Мое творение; Я дарю тебе абсолютную свободу, которая принадлежит Мне, только Мне: «И сказал Бог: создадим человека по образу Нашему, по подобию Нашему... И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его» (Быт. 1, 26—27). Что значит образ и подобие Божие? — Абсолютная свобода, ничем не детерминированная и даже не мотивированная, и бесконечная ответственность за все Его творение.

Для Бога нет времени, нет до и после, раньше и потом, для Бога все сейчас: начало, продолжение, конец. Я сотворен Им. Тогда между Им и мною бесконечная дистанция. Он сотворил меня по Своему образу и подобию: подобным Себе. Тогда обвинил меня: как тварь, я не подобен Творцу. Я говорю уже по-человечески, перехожу на человеческий язык: сотворил, потом обвинил; потом — категория времени, для Него же нет времени, для Него все сейчас.

Я говорю по-человечески и не могу говорить не по-человечески. Но Слово стало плотью, Вечный явился во времени, чтобы оправдать мой человеческий язык. Поэтому буду говорить по-человечески: Он сотворил меня — тогда между Ним и мною бесконечная дистанция. Он сотворил меня по Своему образу и подобию — подобным Себе, тогда обвинил меня, обвинил, потому что, как сотворенный, я не подобен Творцу. Он обвинил меня за то, что я не подобен Ему: но как я сам, своими силами могу уподобиться моему Творцу? Тогда я виноват без вины.

Абсолютное несоответствие само по себе не грех. Но как только Бог обвинил меня за мое абсолютное несоответствие Ему, абсолютное несоответствие стало моим грехом, именно моим. Грех, сам грех — не нарушение какой-либо заповеди, какого-либо нравственного правила, грех бесконечно глубже: само мое существование, мое противоречие — сотворенность по Его образу и подобию и в то же время несоответствие Его образу и подобию — грех. Грех абсолютен и в то же время только мой — абсолютно субъективен. Грехом Бог одновременно и благословил и проклял меня: благословил, потому что через грех я узнал Его бесконечный дар мне — ответственность и свободу; проклял, потому что этот дар мне не по силам. Само это противоречие — мое безумие, одновременно бесовское и Божест венное, mysterium tremendum Божественного домостроительства.

Я говорю по-человечески, но это не значит, что проклятие и гнев Божий только условные человеческие понятия. Они так же реальны, как и моя жизнь, и тяжесть, и боль бытия, как и Его любовь в Его гневе. Сотворение меня невинным и безгрешным, сотворение меня по Его образу и подобию, мое несоответствие как твари Его образу и подобию, цель творения — уподобление Ему — эти четыре момента вечного сейчас Бога для моего разума, павшего в Адаме, разделились и уже несовместны, тогда я распределяю их во времени. Но от этого они не становятся нереальными, и Его гнев и проклятие не менее реальны, чем благословение и любовь в Его гневе.

 

 

* * *

Слышание своего вопля — покаяние: узнавание в каждом моем прегрешении моего первоначального беспредметно всеобщего греха — моего абсолютного несоответствия. Как и вопль, мой грех беспредметно всеобщий, таким я и увидел его в своем пустом, невидящем, чужом взгляде.

Может быть покаяние частное: в каком-либо определенном прегрешении. Но если оно не дойдет до видения моей беспредметно всеобщей греховности, до такого ясного видения, что станет страшно взглянуть на себя, то это еще не полное покаяние. Покаяние не в многословии, не в том, что я многословно и длинно повторяю свои грехи Богу. Он знает их и без моего повторения. Мытарь в храме только бил себя в грудь и говорил: буди милостив ко мне грешному, Господи. Разбойник на кресте сказал несколько слов: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие твое. Апостол Павел, услышав голос, говорящий ему: Савл, Савл, что ты гонишь Меня? только спросил: кто Ты, Господи? что повелишь мне делать? и потом молчал три дня, не видел, и не ел, и не пил.

Когда невидящий видит свое невидение, когда невидящий становится видящим, он кается, это и есть покаяние. Для этого не надо перечислять своих грехов, не надо даже вспоминать их, надо видеть, и в каждом видеть свою первоначальную греховность, грех всего мира, воплощенный во мне. Покаяние — беспредметно всеобщий вопль. В этом вопле рождается моя абсолютная свобода, этим воплем Бог осуществляет во мне невозможное: воплем я принимаю Его бесконечный дар, непосильное для меня бремя; моим воплем Он снимает с меня вину моего греха, вину без вины.

 

 

← предыдущая

продолжение →

 

---

[1]См. дальнейшие рассуждения.